Какое ваше первое воспоминание?

Толстовские какие вопросы.

Вы верите, кстати, что Толстой все это и правда помнил?

Про пеленание? Бог его знает. Вообще, я не очень верю художникам — не очень верю в смысле исторической действительности. Но это очень круто как художественный образ.

Первое воспоминание, наверное, относится ко времени, когда я ходила в детский сад. У нас было очень много цветов, и мой подоконник был уставлен цветами в два, иногда в три ряда. На праздники цветы начинали сходить с ума, и вся семья говорила, что это мне подарок на день рождения. Воспоминание в чистом виде выглядит так: каждый год 8−9 марта все каланхоэ на моем подоконнике буйно цветут оранжевым, белым, красным. Это воспринималось как волшебство, которое обязано случиться.

А какая была первая книжка, которая что-то с вами сделала, повлияла на вас?

У меня мама и папа филологи, и мне читали с младенчества. Поэтому из первых книг я точно ничего не вспомню, зато помню, что в папиной комнате, где я засыпала, висел портрет молодой Ахматовой — такой синий, в профиль. Я утыкалась глазами в этот портрет и очень медленно засыпала.

Вы любите Ахматову?

Да, я люблю Ахматову. Для меня это мифологическая личность, очень-очень большая. Не реальная, а из мифов, из пантеона античных богов.

А как этот миф для вас складывался?

В школе я в больших количествах читала поэзию, в том числе Ахматову. А потом начала выдергивать что-то о ней из других книжек. Честно говоря, я от начала до конца читаю только художественную литературу, а если это воспоминания и еще что-то, то надергиваю оттуда куски. Как только мне становится скучно, закрываю и открываю что-то другое или закрываю и открываю на другом месте…

Моему товарищу на школьном экзамене по литературе выпал билет об Отечественной войне и русских поэтах, и ему нужно было вспомнить ахматовское «Мужество», там где строчка «Мы сохраним тебя, русская речь». Он так волновался, что начал читать: «Мы сохраним тебя, русская печь, великое русское слово». И развил теорию о печах, стоящих в чистом поле на месте сгоревших деревень. Благодаря этой ошибке я эту строчку запомнил. А вы хорошо запоминаете стихи?

По-разному. Это зависит и от автора, и от метрики, и от стилистики, и от того, насколько близко содержание. Бывают стихи, которые я запоминаю после первого прочтения, а бывают стихи, которые я начинаю читать по кругу. Например, так с Бродским: чтобы добраться до смысла синтаксической конструкции, тебе приходится ее разобрать на члены предложения, прочесть спереди назад, сзади наперед и т. д. Конечно, так оно запоминается, но это читерство.

Я должен признаться: у меня долго было предубеждение из-за того, что все вокруг безумно любили Бродского, мне это мешало. Если представить, что я инопланетянин и вам нужно объяснить мне, зачем открывать Бродского, что вы скажете?

Низачем. Вы ничего никому не должны.

А если вы хотите из меня, инопланетянина, сделать осмысленного инопланетянина?

А вы инопланетянин с половой принадлежностью или без?

Я инопланетянин-девочка.

Инопланетянин-девочка, отлично. Тогда я расскажу вам про Марину Басманову и почитаю посвященные ей стихи, например «Ниоткуда с любовью…» или «Я был только тем, чего ты касалась ладонью…».

А если я инопланетянин-мальчик?

Тогда я вам расскажу о том, что воспоминания о Бродском были не то чтобы прямо в его пользу и многие современники, в том числе близкие друзья, его упрекали в излишней сентиментальности, в том, что он любит дешевые эффекты. Например, он демонстративно пытался покончить с собой, а потом ходил с бантиком на руке. Что есть некий образ неудачника Бродского, а есть представление о Бродском, сложившееся из его стихов, и это два разных человека. Если ты хочешь увидеть за образом неудачника другой образ, открывай синий томик.

Я хотел спросить, какие стихи вы повторяете, бормочете, но, кажется, вы уже ответили.

Да, я, наверное, бормочу чаще всего Бродского. Ну еще Мандельштама. Но я мало знаю наизусть, чтобы вот так бормотать, поэтому в основном я мурлычу песни — СашБаш, БГ, Шевчук, «Наутилус». В школе еще был Цой, но потом его стали везде петь, и какое-то количество лет — 7, 8, 9, 10 — я к Цою не возвращалась. Почему-то сейчас я периодически начинаю снова бормотать слова из его песен.

Значит, ваш «буддизм» помогает не раздражаться и не скучать, проверяя одно и то же.

Да, да. Не тосковать в моменты рутины. При этом у меня есть своя рутина, которой я никак не могу заняться. Я готова сделать все что угодно — помыть посуду, подмести полы, проверить диктанты, только не делать это. Так у всех, наверное.

А что вас сдвигает с мертвой точки?

Обычно дедлайн. Я прокрастинирую до тех пор, пока совсем не припечет. Если я понимаю, что осталось столько-то часов и я уже никак не сделаю то, что мне нужно сделать, я сажусь и начинаю шпарить с адской скоростью.

Давайте вернемся к книгам. Расскажите о важнейших для вас.

Это разные сборники Бродского, это Сэлинджер, это «Жутко громко и запредельно близко» Фоера. Для меня был удивительным откровением этот роман про 11 сентября. Я всегда читаю с карандашом: меня в школе, а потом в институте научили «пачкать» книжки. И это была первая книга, которую я боялась трогать, хотя все остальное раскрашено адским образом.

У меня бывает, что когда перечитываю с детьми произведение, я в него влюбляюсь заново, причем еще сильнее, чем в прошлый раз. И так почти со всей русской классикой и с зарубежкой, которую читают в средней школе: О’Генри, совершенно великолепный детский Коваль, Тургенев, Пушкин… «Онегина» я безумно люблю еще со школы — это была первая книга-откровение в программе по русской литературе. Я читать не любила, читала очень медленно и плохо. И вдруг, когда в девятом классе дело дошло до «Евгения Онегина», что-то произошло. Сейчас мне кажется, что меня просто огорошило это бомбическое комбо из выдуманных героев и совершенно живого Пушкина, который иронизирует над всем, в том числе над самим собой.

Когда вы разбираете с детьми о «Евгении Онегине» или другие классические тексты, вы говорите и о форме, и о том, что может зацепить пятнадцатилетнего человека в истории несчастливо влюбленной девушки? Как вообще об этом разговаривать?

Получается очень по-разному. Когда мне было 15 лет, я писала сочинение по лирическим отступлениям, и сюжет меня интересовал меньше всего. Мне до сих пор кажется, что эта история достаточно прозрачная и, да простят меня, довольно примитивная. И главное там как раз форма. Я рассказываю о том, что роман выходил поглавно, и мы с детьми читаем поглавно — это добавляет шарма.

Как сериал.

Конечно. Мы и говорим, что это сериал, правда, очень растянутый. Как-то мы дошли до главы, где Пушкин рассказывает, как чувствовала себя Татьяна после написания письма и перед встречей с Онегиным и как чувствовал себя Онегин перед встречей с Татьяной. В последней строфе он дошел до момента, когда они встретились, и дальше такое — «Мне должно после долгой речи и погулять и отдохнуть: докончу после как-нибудь». Дети говорят: извините, но мы прочли следующую главу, потому что так нельзя поступать с людьми. Это прием, который сейчас использует весь кинематограф, который делает сериалы. Откуда он взялся в первой половине XIX века в настолько рафинированном виде, мне не очень понятно.

На этот раз я инопланетянин, представляющий инопланетное министерство образования. Зачем вы это делаете? Почему вы не говорите о роли деревни, об отношении к крепостным, о, наконец, «всемирной отзывчивости Пушкина к нянечке»? Зачем вы рассказываете про лирические отступления?

Дело в том, уважаемый инопланетянин-минобр, что все перечисленные во ФГОСах темы мы обязательно затрагиваем. Мы правда говорим про нянечку, мы правда говорим про крепостное право и про разные подходы к нему. Но мы не говорим про то, что надо сострадать крепостным, потому что Пушкин об этом не говорит: Пушкин совершенно очевидно троллит нянечку и ржет, как сивый мерин, когда она не понимает, что ей говорит Татьяна. То есть она уже пять раз повторила, что влюблена, а нянечка ее крестит дряхлой рукой и говорит: бог с тобой, бог с тобой, давай я тебе чуть ли не подорожник приложу. Это такой явный стеб, там столько иронии, что зачем нам вытаскивать оттуда морализаторство? Мы не извращенцы.

В полном соответствии с пушкинскими отступлениями: Анна, а как это вообще с вами случилось?

Мои родители учились в педагогическом, на филфаке, там они и познакомились. Мама потом пошла работать в школу и до сих пор там работает. Я с детства проверяла с ней тетради, любила раскрашивать красненькой ручечкой беленькие листочки, дорисовывала кавычки. А потом я подросла и сказала маме, что вот кем я точно не буду, так это преподавателем. Потому что на фиг оно мне надо: ты сначала поработал на работе, потом поехал полтора часа до дома, пока ехал, ты еще поработал, потом приехал, поел, сел работать, встал после работы, лег спать и проснулся для того, чтобы ехать и работать по дороге на работу. Я же нормальный человек, поэтому это все мне не нужно. Но в старших классах уже было понятно, что филология — единственное, что доставляет мне удовольствие. И я пошла на филфак Ленинского педа. При этом до третьего курса я не очень понимала, кем хочу быть. Я знала, что мне интересно читать, что мне интересна филология, журналистика, психология. А потом началась педагогическая практика, и оказалось, что это такой род наркотической зависимости. Я попробовала преподавать на курсах для старшеклассников — и это было ощущение, что ты реализуешься, что у тебя получается, тебе хорошо и ты чувствуешь, что с той стороны есть отдача.

А вы какой учитель?

Я думаю, дети вам расскажут, что я очень требовательный, очень жесткий, очень принципиальный, очень упертый учитель. Я многого не прощаю: не сделал — значит, единица. И это правило я соблюдаю: если ты не сдаешь работу вовремя, как договаривались, получаешь один. Даже если ты со мной в очень хороших отношениях и я очень тебя люблю.

Вам это легко дается, у вас нет желания нравиться? То есть вы себя приучили к этому или это всякий раз муки?

Нет, это не муки, и я себя не приучала. В моей системе ценностей так должно быть, и это нормально. Бывают отдельные ситуации, когда мне сложно поставить единицу — например, если у человека сложилась какая-то история, которую я очень хорошо понимаю. Но она не спасает его от общей участи.

То есть фраза «Пойдите ему навстречу, сейчас у него сложный период» не работает?

Она работает только в том смысле, что он все это наполучал в свой сложный период и у него есть возможность откатить назад, написав другие работы. Но нет такого, что ему не поставят плохую отметку за плохо выполненную работу, потому что у него такой период. Мне кажется, что это манипуляция, и мне это не нравится.

А если от вашего решения зависит поступление, или отношения с родителями, или репутация в классе?

Это действительно сложный момент. Бывают ситуации, когда ты уже по всем предметам проштрафился и остался последний порог. Если этот порог — я, то от отметки, которую я поставлю, зависит, останется ли ребенок в школе или из нее вылетит. Буквально недавно был такой случай — и я поставила отметку, которой он заслуживал. Потому что он исчерпал все возможные варианты. Ну не получается, значит, иди в другое место — может быть, там получится лучше. Если это другой случай, я пытаюсь дать всей группе факультативную работу, которая будет с таким же весом, как предыдущая работа на уроках. И если ребенок хочет, если для него это действительно важно, он просто берется за эту работу, делает ее и таким образом аннулирует предыдущий прокол.

Мне 15 лет: я не знаю, чего хочу. Я хочу быть балериной, рэпером, а ваш «Евгений Онегин» мне не нужен совершенно.

Отлично. А что ты хочешь в ситуации, которая сложилась сейчас? У тебя проблема только с этим предметом или их много? Если он один, почему он такой один? Дело, наверное, не в «Евгении Онегине»: если ты не любишь только его, большой проблемы не будет. Если проблемных предметов много, то дело не в «Евгении Онегине», не в конкретной теме, не в конкретном предмете или учителе. Дело в чем-то большем, и надо разбираться, в чем именно. Если же не заладилось действительно с одной темой, одним произведением или одним предметом, то в этом нет большой беды. «Онегин» и не должен всем нравиться. Так что давай смотреть, с чем у тебя на самом деле трудности.

Это очень красиво – урок-спектакль и режиссерская работа, а как вы готовите сценарии?

Я смотрю лекции, фильмы, читаю различные ресурсы. В последнее время я больше времени оставляю на перечитывание художественного текста — просто читаю его медленно дома в 25-й раз. Делаю пометки, гуглю то, что раньше не замечала. Вижу то, что не понимаю и до сих пор не понимала, начинаю искать это у кого-то. Если не нахожу, то так и говорю детям: ребят, вот здесь мне кажется, что предполагалось то-то, но я нигде не нашла об этом информацию, поэтому хотите верьте, хотите нет, но мне тут видится какой-то добавочный смысл. Обычно мы идем прямо по тексту и медленно его читаем, а я только подкидываю в топку какие-то комментарии. Иногда я прошу детей готовиться к уроку: задаю огромный список вопросов. Например, если бы это было видео, в этой сцене вы бы увидели такую композицию. Попробуйте объяснить, почему автору нужно именно такое сочетание цвета, света, композиции кадра, расположение объектов и героев.

Если речь идет о литературе, почему вы говорите о кино?

Смотрите: если мы читаем текст, в котором есть описание интерьера, камеру, которая снимает эти объекты, моделирует наше воображение. Автор описывает объекты в определенной последовательности. Кадр то расширяется, то сужается. То есть литературное произведение часто очень кинематографично, и тогда мы с детьми пытаемся визуализировать прочитанное. Я прошу их закрыть глаза и начинаю читать описание интерьера. А они представляют себе камеру, которая едет определенным образом.
Потом я останавливаюсь и спрашиваю: а зачем камера едет именно так? Почему сразу все не показать? Или почему сначала показано все, а потом камера выделяет определенный объект? Недавно мы на Гоголе это пробовали, потому что художественная деталь там архиважна.

А какая у вас любимая гоголевская фраза? Я люблю ту, где Собакевич «пристроился к осетру» и «в четверть часа доехал его всего».

Мне ужасно нравятся в «Мертвых душах» длинные описания. Например, когда на страницу описывается бал, сцена, которая дает совершенно исчерпывающую характеристику российскому обществу любой эпохи. На любом балу будет какая-нибудь дама с диким страусиным пером и кавалеры, напоминающие мошек, слетевшихся на сахарную голову.

А что у ваших учеников должно остаться в конце года, после обучения у вас? Знание книги?

Пусть они не помнят, что нянечку Татьяны звали Филиппьевна, — какая, господи, разница? Важно запомнить тот момент, когда нянечка рассказывает, что мы не знали, что такое любовь, потому что в 13 лет я вышла замуж, а мой муж Ваня был еще младше. Если в этот момент человек думает: «О господи боже мой!» — это хорошо, значит, получилось протянуть между ним и книгой какую-то личную ниточку. То есть чтобы осталось личное впечатление. И еще я бы хотела, чтобы дети умели анализировать: я правда считаю, что на примере школьной литературы можно научить крутому анализу, поиску закономерностей, нахождению причинно-следственных связей, можно научить тому, что точек зрения много и если ты меняешь точку зрения, то вся система, в которой ты существовал, тоже меняется и перестраивается.

А вы считаете, что литература воспитывает? Показывает, что такое хорошо, и т. д.?

В моем представлении большая часть произведений классической литературы глубоко безнравственна. Возьмите Бунина, Чехова, Толстого — кого угодно, на самом деле. Очень многие тексты русской и нерусской литературы описывают ситуации, в которой люди повели себя плохо, безнравственно.

Но это же не значит, что рассказы Чехова безнравственны.

Они не учат нравственности. Там нет морализаторства.

«Русская классическая литература безнравственна» — суперсильное заявление.

Наверняка есть нравственные произведения, но я скорее о том, что никакая литература и никакое искусство вообще не ставит целью воспитание нравственности. Это не цель литературы, как это не цель музыки, живописи, кинематографа, архитектуры — любого искусства. Оно существует, потому что не может не существовать. Наверное, у каждого автора есть какая-то своя цель. А они бывают разные, потому что люди разные. Но мне кажется, что если сильно обобщать, то общая цель искусства — сублимация и самовыражение.

То есть выходит, что литература никому ничего не должна и нечего думать, что она кого-то может воспитать?

Нет, она может все что угодно — она не ставит это целью. Кого-то литература и искусство развивают с нравственной точки зрения. Мне, как учителю, очень не нравится, когда дети начинают рассказывать, что автор хотел научить читателей поступать правильно — например, мыть руки перед обедом. Да с чего вы это взяли вообще? Например, у Достоевского главные герои романа — убийца и проститутка. Что он хотел показать нравственного? Что плохо быть проституткой? Нет, очевидно, не это.

А вопрос «Что хотел сказать автор?» вообще имеет право на существование?

Я думаю, что если мы говорим о конкретном тексте конкретного автора, то имеет смысл говорить о том, что он подразумевал. При этом я боюсь, что вряд ли есть какой-то человек, который может оценить с точки зрения правильности или неправильности ту или иную гипотезу. Кроме собственно автора: если он жив, то, слава богу, у него можно спросить, это он имел в виду или нет. И очень часто авторы говорят: «Я не знаю, что я имел в виду». И мне кажется, что это честнее всего. Потому что дело не в том, что автор что-то имел в виду, а ты понял что. Дело в том, что автор сказал «А», ты сказал «Б», и получился слог. Мне кажется, этот момент сотворчества очень важен.

Каким учителем вы боитесь стать?

Я боюсь, что закостенею. Мне кажется, у меня есть тенденция к замороженности, к косности, к неподвижности — вот этот мой буддизм, — и я боюсь, что из буддизма он превратится в камень. Что я перестану искать новое и буду довольствоваться тем, что уже есть, буду использовать старые наработки, потому что нафига делать новые, перестану читать новое, потому что все, что могла, я уже прочитала.

А какие тут антидоты?

Наверное, компания, интерес к другим людям. Люди очень разное смотрят, очень разным увлекаются. Я часто думаю, что что-то неинтересно, решаю, что не буду смотреть какой-то фильм, потому что это точно не мое. Если бы я не делала поспешных выводов и обращала внимание на то, что мне предлагают ученики, коллеги, друзья, родственники... Кино посмотреть, книжку почитать, в театр сходить, на человека обратить внимание.

Что вы любите делать, когда работа закончилась? Как у вас с work — life balance?

Я подозреваю, что его скорее нет. Я тащу на работу практически все, что вижу и слышу, и я тащу в жизнь очень многое с работы. Это не очень правильно с точки зрения work & life balance, потому что говорят, что нужно разграничивать.
У меня не получается провести четкую границу. Я могу до ужина сидеть перед компьютером и что-то делать по работе — таблички заполнять, детям что-то составлять, выкладывать задания, писать в чатики. Потом меня буквально за шкирку оттаскивают от компьютера и сажают есть. Я кладу что-то в рот и, не успев прожевать, начинаю рассказывать родственникам о «сегодня выдал Андрюшка…». И мои родственники знают по именам всех детей.

А что вы делаете, когда каким-то усилием воли все-таки забываете про школу?

Я начинаю сходить с ума по чему-нибудь. Это могут быть пишущие инструменты, велосипеды, цветы, танцы. Если это цветы, то я изучаю 25 разных ресурсов о том, как выращивать какой-то вшивый помоечный цветок, который растет в каждой клумбе.

Если бы вы были директором школы, что бы вы стали менять в первую очередь?

А я бы не была директором школы, потому что я не умею. То есть я умею делать конкретные вещи. Помните, у БГ: «Я пытался растить мой сад и не портить прекрасный вид». Вот я предпочитаю растить сад и не портить вид. Потому что я ума не приложу, что нужно делать директору.

А как должен быть мотивирован человек, который идет преподавать, чтобы из него получился хороший учитель?

Я думаю, это должна быть личная мотивация. Либо мне должен быть интересен ребенок в контексте образования, либо мне должен быть интересен я в контексте образования. То есть фокус должен быть на человеке. Я довольно эгоистичный учитель. Мне нравится литература, поэтому я преподаю литературу. Мне нравятся эти книги, поэтому я преподаю эти книги. И если я буду рассказывать о том, что мне интересно, вероятно, кому-то еще это тоже станет любопытно.

А в вас влюблялись ученики?

Да, конечно.

Это сложно?

Разные люди очень по-разному переживают это чувство. Для кого-то оно само по себе травмирующее, и это не может быть классно, потому что я чувствую, что причиняю боль. А есть ребята, для которых чувство влюбленности ужасно плодотворно. Человек, находящийся в состоянии влюбленности, начинает летать, творить, делать много и хорошо. Тогда это не так тягостно. Но мне все равно тяжело, потому что я все время должна контролировать то, что происходит, все время должна думать о том, что могу себе позволить, а что нет, чтобы не причинить боль, дискомфорт.

Можете назвать три вещи, которым вы бы хотели научиться сейчас?

Во-первых, я бы хотела проще относиться к тому, что у меня что-то не получается. Пока фраза о том, что отрицательный опыт — тоже опыт, для меня из серии «надо любить детей». Я просто не понимаю, что это значит. Я хотела бы быть более гибким человеком — не пофигистом, а просто более гибким человеком.

Второе — мне бы хотелось уметь подстраиваться под запросы и пожелания других людей. У нас в «Новой школе» любят давать и принимать обратную связь. А я очень не люблю обратную связь, потому что она для меня травматична. И вот я бы очень хотела поучиться у большинства своих коллег спокойно, здраво, несколько пофигистично принимать так называемую обратную связь по урокам.

И третья вещь — внимательнее относиться к собственному здоровью.

Что бы вы сказали человеку или инопланетянину, который сейчас идет работать в «Новую школу»?

Первая вещь — у нас очень хорошо.
Вторая вещь — не верьте тому, что вам говорят, подождите и посмотрите сами.
Третья вещь — идя в «Новую школу», надо иметь свою линию и ее гнуть. Потому что если ты открыт ко всем экспериментам, то, скорее всего, за первый месяц ты просто кончишься.

А что бы вы сказали тому, кто идет учиться в «Новую школу»?

О, для них последнее особенно актуально. «Новая школа» любит словосочетание «избыточная среда». Обычно это значит, что тебе предлагается столько всего, что ты никогда не сможешь даже половину из этого получить. Поэтому либо ты очень хорошо понимаешь, что тебе интересно, а что нет, либо ты готов огребать за то, что влез во все и в итоге ничего не получилось. Это серьезная проблема у новеньких.

Если бы жизнь сложилась иначе, кем бы вы стали?

У меня был реальный шанс стать профессиональным спортсменом. Когда я рассказываю об этом детям, у них глаза вываливаются и челюсти отпадают, потому что я не очень похожа на классического спортсмена, но я очень долго занималась спортом.